Эдем. 6 часов утра. Комната Иешуа.
Открывшиеся глаза... Нет, не верно. Они и до этого были открытыми, просто теперь в них появилось нечто иное. Что? Он не знал, кажется люди называли это сознанием, ему было ближе другое слово - боль. Кажется он должен был сейчас спать - уйти в страну снов, в страну, где не было рамок и запретов, но это только казалось, этого не было - а был лишь мир, миллионами голосов всю ночь звучащий в нём. Больно... какое это странное слово - боль. Странное - ни за что так сильно люди не ненавидят, как за боль. За страдания, превосходящие их страдания. Можно простить предательство, холод, жестокость... любовь может родиться на месте ненависти - но на месте чужой боли могут лишь вырасти цветы смерти... обожание - или презрение, причём оба доходящие до ненависти, потому что ненавидят или обожают не человека - а маску, образ, который видят перед собою. Страдания создают маску, пред которой может преклониться весь мир - и вся сила Небес, мучавшая его, сейчас служила ему, создавая этот образ. Кому это ему? Он не знал... это не было важно.
Шаги, медленные шаги раздавались в мёртвом воздухе комнаты. Пальцы, прикоснувшиеся к окну, к которому он только что подошёл... Не к окну - а к замерзшим в ледяном покое осколкам стекла, походящими на камень... серый, безжизненный камень. Прикоснувшиеся - и намертво прилипшие к нему, ледяное усилие воли - оторвать, в кровь содранная с них кожа - но пальцы, прикоснувшиеся к ней не чувствуют ничего мокрого... Значит бред, это только показалось - или же было большим, чем правдой. Ледяные снежинки, влетающие в окно, избегая вмороженных во время предметов - подобным тем образам грешников, которых Данте оставил в неизменном холоде ледяного озера Коцит. Вот только Люцифер, находящийся в центре Девятого Круга Божественной Комедии была здесь... А холод его плоти превосходил любой, самый холодный лёд. Абсолютный ноль? Смешно и мелко... Это всего лишь ноль, отсутствие тепла, но ничего больше.
Почему так больно? - навязчивая мысль, он склонил голову, садясь на подоконник и смотря в пустоту перед собою. Вес рогов - они были с ним, не покидая всю ночь, виски болели от них - но эта боль ничего не значила, он не боялся её, как это было раньше, а скорее желал - пока была боль, были рога с ним, был и он сам. Впрочем не это было страшным - миллионы голосов, говорящих о своей боли... Миллионы - и, почти все - в глубине души гордящиеся своею болью, тем, как они её переносят... Хранящие в ледяном ларце сердца заветные слова - "Ты ничего не можешь знать о том, что мне пришлось пережить..." воспоминание о боли, стёртой временем до той степени, когда ею можно было гордиться. Он знал. Каждый, готовый произнести эти слова поведовал ему о своей боли. Можно ли жить, слыша всю боль мира? Он не знал. Не знал живёт ли или вокруг уже тьма безвременья, подобная тем мёртвым серым статуям, в которые ему порою так хотелось превратить людей. Мог ли он судить их? Мог... сразу же как только назвался Миссией. Мог... - и тяжесть в душе от осознания этого.
Шаги - словно пыль взлетает под ними, тут же оседая ледяными, никогда не тающими снежинками - потому что вокруг гораздо холоднее, потому что холодно везде, где нету жизни. Тёмное зеркало - Тьма ледяной воды, застывшей в нём, тень, неподвижно колеблящаяся на её поверхности... Прикосновение к ледяной смерти - но пальцы подобны ей самой, подобны Небытию стекла - и ничего не происходит, лишь губы расплываются в ледяной, мертвенной улыбке. Его тень - отражение в зеркале... Кто это - он? Не известно... не понятно... странно... бесконечность образов, каким его видят люди - и ни одного такого, где бы был он сам. Память - годы жизни, когда люди тянулись к нему - как к апостолу... Потому что любить образ, благоговеть перед кумиром - гораздо легче. Чем любить человека. Любить его. Но кто он такой? Не было даже имени.
Ледяная стужа под пальцами - сила, холод страшнее любой стужи изливался из него - ему было подвластно всё... даже тень - застывшая неподвижно в ледяном зеркале, которого на самом деле и не было... Сила, останавливающая время - которой был подвластен весь мир, кроме одного малого исключения. Сила, подвластная ему... Названному людьми в честь сына Бога... Чьё имя было Иешуа...
Иешуа... - и всё становится на свои места, спокойный прохладный ветер, дующий ему в лицо... Иешуа смотрел в небо, высунувшись из окна, образы, голосами складывались в его голове воедино...
Кто я? - вереница образов, рождавшихся в слова - мутные, грубые слова, но иных в его душе сейчас не было. Миссия... Первый после Бога. Сильнейший. Тот, что принесёт смерть всему, что мешает Айону. Иешуа. - ледяной, страшный ветер в лицо... слезящиеся глаза - сейчас любые прикосновения становились болью в этом неимоверно быстро меняющемся мире. В котором хотелось закрыть глаза и уши, спрятавшись ото всего. Наконец-то он стал собою... Вот только почему было так больно? и одиноко... посреди этой бушующей, бесконечно чуждой ему стихии. Одиноко - и страшно, сумеет ли он собрать себя воедино в следующий раз? Что от него останется там, в будующем? Вопросы, на которые не было сил искать ответов.